Окончание учебного года, сопровождаемое сдачей Единого госэкзамена, уже несколько лет подряд становится для федеральных СМИ дежурным поводом вспомнить про Дагестан. Нынешний год не стал исключением — в новостных лентах, например, уже прошли сообщения о том, что порядка 40% выпускников Махачкалы в преддверии ЕГЭ срочно перевелись в сельские школы, где получить нужный балл явно будет легче.
Дальше, уже при поступлении выпускников в вузы, мы, скорее всего, услышим очередную порцию стенаний, что во многих престижных учебных заведениях столицы опять «один сплошной Дагестан». Впрочем, во всём, что касается Дагестана, да и Северного Кавказа в целом, отечественная пресса уныло предсказуема, и ЕГЭ тут лишь один из примеров.
В том, что при сдаче ЕГЭ на Северном Кавказе имеет место множество нарушений, я не сомневаюсь. Но происходит это вовсе не потому, что Кавказ — это регион, каким-то естественным и непостижимым образом склонный к коррупции, а от эффекта масштаба — рождаемость на Кавказе заметно выше, чем в остальной России, стало быть, больше и выпускников. И если изначально сторонники введения ЕГЭ утверждали, что эта форма выпускного экзамена создаст для всех абитуриентов равные возможности, то чего ж теперь жаловаться, что в московских вузах некуда ступить от кавказцев? Всё строго пропорционально демографическим данным.
Говорить в связи с ЕГЭ на самом деле следует о другом — о том, что эта система имеет мало общего с формированием у школьников целостной картины мира и системных знаний. Не только педагоги, но и работодатели (особенно в нашей сфере — журналистике) давно бьют тревогу: среди молодых людей, прошедших через ЕГЭ, всё больше тех, кто не способен читать и понимать длинные тексты, не говоря уже о том, чтобы высказать о них собственное аргументированное мнение. А на первом курсе вузов преподавателям фактически приходится учить студентов тому, чему должны были их научить в школе, но не научили, поскольку все силы были брошены на проставление галочек в бланках ЕГЭ.
Ноги у истории с введением ЕГЭ растут из советской образовательной системы, которая, как и многое в СССР, была герметичной и развивалась в отрыве от мировых процессов. Для аналогии, точно так же в Советском Союзе строили самолёты — исключительно своими силами, в то время как в мире эта отрасль пошла по пути международной кооперации. Но если в самолётостроении внедрить новые подходы оказалось вполне реально (Superjet полетел довольно быстро), то в случае с системой образования расчёт на быструю смену «технологической платформы» явно потерпел фиаско. Достаточно просто взглянуть на последовательность трёх профильных министров за последнее десятилетие (Владимир Филиппов — Андрей Фурсенко — Дмитрий Ливанов), чтобы понять, что установка на перманентное реформирование образования включила принцип ухудшающего отбора. В сравнении с Ливановым Филиппов, который начал внедрение ЕГЭ, выглядит чуть ли не ангелом.
В целом же ситуация в российском образовании весьма напоминает то, что в позднем СССР происходило в сельском хозяйстве. Партийное руководство понимало, что вроде бы и надо его развивать, но как именно — ответа не знал никто. Тогда пошли по пути реформ ради реформ: то укрупняли колхозы, то разукрупняли, то поднимали целину, то бросали миллиарды на Нечерноземье — в результате отрасль сегодня приходится воссоздавать с нуля (хотя и небезуспешно). Про образование государство тоже понимает, что с ним чего-то надо делать, но внятного ответа — что конкретно, а главное, для чего? — нет уже много лет. Отсюда и ЕГЭ, и пресловутый рейтинг «эффективности» вузов, и прочие «инновации», от которых страдают и педагоги, и родители, и ученики. Можно, конечно, надеяться, что вот снимут наконец министра Ливанова — тут-то и наступит облегчение, но без изменения системных настроек это будет что мёртвому припарка. А разбираться с этими настройками в образовании давно пора — риск необратимой ЕГЭизации общества уже слишком велик.
Николай Проценко, заместитель главного редактора журнала «Эксперт-Юг», специально для «Черновика»
- 3 просмотра