
...он не понимает её и заперт в своем внутреннем мире. Без развития.
– Чего вы преувеличиваете? Обычный ребёнок, мамочка, не придирайтесь, всего-то 1 год и 4 месяца ему, – утешала невропатолог одной из махачкалинских поликлиник мою собеседницу, 37-летнюю Мадину. Успокоенная «специалистом» Мадина шла с ребёнком домой, но сердце было не на месте. Почему он не пытается говорить? Почему не реагирует на имя?
Через пару месяцев снова на приеме у невропатолога. Теперь у другого специалиста. Женщина молча слушала жалобы матери на неспокойный нрав ребенка, попытки убегать, нежелание выполнять простейшие просьбы вроде того что «иди к маме», систематическое завывание, ночные пробуждения, сопровождающиеся диким воем, от которого просыпаются даже соседи по дому…
Улыбчивая врач подозвала к себе малыша, но он никак не отреагировал. «Я вам дам направление на ЭЭГ, а вы с результатом зайдите к психиатру», – вдруг сказала невропатолог.
– Я и тогда не поняла её, думала она мне в порядке рекомендации говорит и уточнила, а «потом к вам?».
– Нет, она вас направит, куда надо, ко мне можете уже не приходить, – спокойно сообщила невропатолог, оставив маму в полнейшем недоумении.
И вот с результатом ЭЭГ, отстояв внушительную очередь, мать ребёнка наконец зашла к психиатру, а та дает направление в психоневрологический диспансер. «Вам лучше туда пойти», – как бы рекомендует психиатр.
И непонятно, это необходимо или на выбор. Мадина задумалась, но всё же решила сходить.
В назначенный по записи день и час она с ребенком пришла в диспансер на ул. Шамиля, 36 в Махачкала. Сначала оформляли карточку в регистратуре, затем направили к невропатологу.
«Ребенку не исполнилось еще двух лет, поэтому к психиатру не направим», – объяснили в регистратуре. Ободренная этим, Мадина ожидала вызова за дверью невропатолога. Тем временем ребенок упорно выл и пытался штурмовать дверь.
«Иди к маме», – безуспешно уговаривала его Мадина, малыш упорно её отталкивал. Дверь не давала ему покоя, но судя по реакции невропатолога, врач никуда не спешила, привыкла к таким пациентам. Наконец, вызывала в кабинет.
Расспросив, «что беспокоит», и постучав молоточком по «нужным точкам», невропатолог глядя на попытки ребенка уползти в сторону двери, вдруг спросила: «А что вы раньше к врачу не обращались? Вы не замечали у него психических отклонений?»
«Как психических?» – сердце Мадины сжалось, она перестала понимать, что происходит: «Я же ходила к врачам, показывала ребенка», – будто оправдывалась она. Ведь в участковой поликлинике её успокаивали, уговаривали подождать. Подождала…
– Я вас направляю в больницу, спуститесь на первый этаж, там вас поставят на очередь, – ровным голосом сказала, как отстучала, невропатолог.
Всё было как во сне. Ребёнок по-прежнему не слышал просьб, уговоров, завывал и полз куда-то, но ей было трудно сосредоточиться на происходящем. В голове вопрос: что делать?
Шли они домой пешком. Ехать в маршрутке с ним всегда было тяжело. Люди оборачивались, видя, как ребенок воет и не сидит на коленях, рискуя «улететь» и удариться. Некоторые пытались дать добрые, но абсолютно бесполезные советы.
И вот ребёнок шел в стороне, будто сам по себе, а мать, стараясь не отставать, держалась сбоку и вглядывалась в него. Его отстраненный взгляд и «полевое» поведение не оставляли сомнений, врач права, он не понимает её и заперт в своем внутреннем мире. Без развития.
В тот момент ей хотелось защитить сына от всех. Казалось, этот недружественный мир ополчился против него и никогда не примет таким, какой он есть.
ПЕРВЫЙ УРОВЕНЬ – РАВНОДУШИЕ
Мадине тот день врезался в память и стал точкой отсчета в борьбе за сына.
В голове не укладывалось: странный диагноз ЗПРР – задержка психоречевого развития, который мешал сыну жить и воспринимать маму; странные врачи, которые, видя её ребёнка, не только не пытались дать конкретные рекомендации, но как будто специально молчали о тех простых шагах, какие она могла сделать, чтобы помочь своему ребенку.
Мадине пришлось пробираться на ощупь, ориентируясь на опыт других мамочек, с которыми знакомилась в очередях к разным специалистам.
–– Я ведь думала, что в специализированной больнице будет внимание к нам, будут лечить, интересоваться ребенком, отнесутся с пониманием, – рассказывает она. Но на деле отношение было таким, как будто её ребенок и все дети, поступившие в больницу, – «временное явление». Сегодня здесь, а завтра нет. Выписали им уколы, таблетки, массаж, электрофорез, и на этом всё. Никаких советов, как обращаться с ребенком дома, как с ним заниматься.
«Мне сказали, что у меня ребенок профессором будет, представляешь», – изумлялась одна из родительниц – соседка по палате Мадины. «Ребенок ни бе-е, ни мэ-э, а она на него профессор», – не унималась женщина.
«Ты "дай" сразу и дело пойдет», – советовала другая родительница, более опытная.
«Какое "дай", у меня ребенок болеет! – не понимала первая. – Вообще что ли обнаглели».
Дверь тем временем открывается, чей-то ребенок упорно пытается зайти в палату. Затем просто ложиться на пол. «Чей ребенок, мамочки», – шумит в коридоре медсестра. «Он же меня не слушается, не знаю, что делать», – оправдывается подоспевшая родительница.
«Первичные» удивлены: разве медперсонал не знает, что дети тут со своей спецификой и с ними всегда трудно совладать, что за разговоры.
Одна из родительниц начинает заинтересованно выспрашивать у «знающей мамы»: сколько надо дать, кому и за что. «Опытная» объясняет, что надо три выписки получить, чтобы инвалидность дали, а «если не дашь, напишут общий диагноз, а тебе что деньги лишние? Сколько на лечение ребенка уходит, сама знаешь!»
– Да у меня 50 тысяч уходит ежемесячно на процедуры, лекарства, – отзывается родительница.
– А у меня 90 тысяч, – вступает в разговор другая и возмущенная пускается в подробности – Обратилась в платный центр, а там выписали ему целый маршрут. Кучу всего, но мне кажется, что некоторые вещи вообще были не нужны, им лишь бы деньги содрать, – жалуется она.
В беседах мамы сходятся к той мысли, что все пытаются заработать на болезнях их «особенных» детей. Ведь это не просто какой-то диагноз. С такими детьми очень трудно – психологически и физически – и родители буквально на стены лезут, чтобы найти способ и специалистов, которые помогут скорректировать поведение ребенка и хотя бы дать надежду на то, что он получит интеллектуальное развитие.
В больнице тоже своя атмосфера. Массаж неспокойным детям делают так, как будто не понимают, с каким контингентом имеют дело. «Уложите его, мамаша», – требуют они, когда мамы и сами не всегда понимают, как им быть. И ждут помощи от медиков.
На электрофорезе та же история. «Успокойте ребенка, – строго говорят, – он нам все провода оборвет». Фраза звучит несколько издевательски, потому что успокоить ребенка, который не понимает, чего от него хотят – почти что на грани фантастики.
Мамы дают своим детям телефоны, чтобы хоть этим как-то угомонить. А медсестра тут как тут: «Сделайте потише». И столько недовольства во взгляде!
Выписавшись, Мадина пошла к психиатру. Та порекомендовала ребенку пройти БАК-процедуру. Некоторым помогает, но это платно, сообщила она и доброжелательно рекомендовала пойти в «один центр, где хорошо делают».
При этом несколько раз опять-таки рекомендовала купить препараты с айхерба, которые были у неё самой в наличии. Мадина признается, следовала всем рекомендациям, и хотя в средствах была крайне ограничена, тратила буквально последние деньги на лечение ребенка.
Вот тогда она задумалась над вопросом: почему в Махачкале нет ни одного бесплатного центра для детей с ментальными нарушениями и … как не сойти самой с ума, когда на руках такой тяжелый ребенок.
Невозможно описать весь этот интенсивный путь длиною в два с половиной года, когда она ежедневно занималась с ребенком. Платные консультации у невропатолога, инфекциониста, нутрициолога, остеопата.
Ворохи бумаг с платно сданными анализами, но сейчас, когда результат получен, она мысленно аплодирует себе. Потому что не сложила руки, не остановилась, не успокоила себя мыслью, что можно «сделать» инвалидность и просто получать деньги. По сути она, понеся финансовые расходы и занимаясь с ребенком, постаралась сделать все возможное, чтобы помочь ребенку стать полноценным членом общества, жить обычной жизнью.
ВЫГОДНАЯ ТЕМА
Другая моя собеседница – 30-летняя Зарипат, помыкавшись с «трудным» ребенком по врачам, отдала его в обычный детсад по рекомендации отдельных «специалистов». Ей говорили, что вы мучаете ребенка, он у вас первый? Отдайте его в садик и увидите, он сам заговорит, не остановите.
Но прежде пыталась отыскать в Махачкале детсады со спецгруппами для детей с ментальными отклонениями. Таковых не оказалось, зато всплыла информация о частном садике, куда принимают детей с ОВЗ за приличную сумму в месяц. Порядка 28 тысяч… Таких денег у неё не было.
Поэтому отвела необычного ребёнка в обычный детсад, но он по прошествии двух лет посещения так и не заговорил. Сейчас ему 5 лет. Он не понимает обращённую речь, неусидчив, но Зарипат деваться некуда. Надо ходить на работу, чтобы хотя бы на медикаменты ребенку хватало. Инвалидности у него нет.
– Мне многие говорят, а почему ты не водишь его в специализированные платные учреждения, а у меня средств нет обеспечивать ему необходимые процедуры, логопеда, БАК, микрополяризацию. Это все больших денег стоит, да и никто не дает гарантию, что поможет.
Она не единожды направлялась в детскую психоневрологическую больницу. Общаясь с соседками по палате, от них услышала, что многие стараются по возможности посещать раскрученные в Махачкале платные нейроцентры.
А некоторые выезжают в Санкт-Петербург, консультируются со специалистами Института мозга. Некоторым лечение помогает, некоторым нет. Все индивидуально, но ведь если есть шанс, почему бы им не воспользоваться? Была бы возможность воспользоваться…
– Почему таких реабилитационных центров нет в Махачкале? – спрашивает она. – Почему эта сферу, которая касается ментальных заболеваний у детей, фактически отдана платным центрам? Нашему обществу не нужны здоровые дети?
Мои собеседницы уверены, будь в Махачкале бесплатный специализированный реабилитационный центр и не один, а два, многие родители смогли бы скорректировать детей.
А ведь при этом лечении не подразумевается разового или двухразового в год десятидневного посещения. С такими детьми заниматься надо на регулярной основе. То есть хотя бы три раза в год, причем каждый курс лечения должен длиться один месяц.
– В больнице как? Массаж, электрофорез, лекарства, которые то есть, то их нет, а тут всё должно быть комплексно. БАК, логопед, микрополяризация, необходимые медикаменты по назначению – повторяется женщина. – Ведь не все люди имеют возможность оформить инвалидность, чтобы хотя бы на эти деньги лечить.
Для всех эта проблема остаётся как бы в тени, уверяют меня собеседницы. Ведь дети с ЗПРР, не достигшие 5 летнего возраста у окружающих не вызывают вопросов. Многое можно списать на возраст. А тем временем теряется драгоценное время.
Хотя именно с этим заболеванием детей чаще всего поддаются лечению… но по непонятной причине врачи в бесплатных поликлиниках вначале будто не замечают отклонений у ребенка, затем ближе к трехлетнему возрасту говорят родителям, что ребенка надо лечить, а потом выясняется, что в Дагестане нет специализированных центров.
И бесплатная помощь, она по сути разовая, поэтому неэффективна. К тому же начинать лечение детей с ЗПРР желательно хотя бы с полуторагодовалого возраста. Уже тогда отклонения можно заметить. И тогда шансы скорректировать ребенка очень высоки!
Конечно, если врач является специалистом в полном смысле этого слова. А не просто зарплату получает и… «штампуя» больных детей формирует спрос на платные услуги.
Но в платные нейроцентры идут только те, кто в состоянии платить. Остальные вынуждены «экспериментировать» со своими детьми, получая не регулярную, а разовую бесплатную помощь. И судя по всему, вопрос, насколько эта помощь результативна, мало кого волнует. ]§[
Мы в телеграм - @chernovik
- 1115 просмотров