Я ничего не ел три дня. Осунулся, побледнел. Очень замерз. Сил двигаться почти нет. Я пребываю в странном полусне — не знаю, который час. Денег, чтобы купить еду, нет — все закончились. Попросить тоже не у кого, так как все мои старые друзья разъехались, а новых я не завел. Есть двое приятелей, но они — бомжи. Сами вечно голодные. Попрошайничать я боюсь, красть тоже. Я вообще боюсь выходить на улицу. Каждый может меня обидеть и даже убить. Мне очень страшно. Скорее всего, я умру. Наверное, очень скоро — дня через два. Вчера у меня был сахар, и я пил сладкую воду. Но сахар закончился, и на чистой воде не продержаться. Я боюсь умереть.
Я сижу в старом кресле. Вытянул ноги, руки опустил на подлокотники. Меня бьет озноб. Холод гнездится будто бы внутри моих костей. Я смотрю на пальцы рук: они совсем белые, с зеленоватым трупным отливом. Я уже не чувствую своих пальцев — они онемели. Своих ушей, носа я также не чувствую: проверял. У меня мелко дрожит нижняя челюсть — то ли от холода, то ли от страха. Кажется, я плачу. В уголки рта затекают соленые капельки. Я слизываю их кончиком языка.
За окном май, но я сижу, укутавшись в кучу тряпья. Одел спортивную шапочку. На руках — вязаные перчатки. Я сижу и жду смерти. Хорошо, что осталось совсем немного — какие-нибудь пара дней. А может быть, и меньше.
Я закрываю глаза. Я успокаиваюсь. Вижу красочные картинки. Картинки оживают и двигаются. Вот я встаю с кресла, беру ключи от гаража и выхожу из дома. Темно, ночь, полная луна. Мне не страшно — гараж совсем рядом. Надо пройти всего тридцать метров. Вот я захожу в гараж. Включаю там свет, ищу лопату. А, нашел! Беру лопату, выхожу, закрываю дверь. Рядышком — в нескольких шагах — маленький сад, огороженный сеткой. Я легко проникаю туда.
Над моею головой окна, из них льется желтоватый свет. Это окна моей квартиры. Свет я там оставил нарочно, чтобы не бояться, чтобы думать, что внутри кто-то есть, например, мой отец. На самом деле его давно уже нет, но когда я думаю, что он рядом, то мне не так страшно.
Я копаю мягкую землю в саду. Земля хорошо пахнет: сладкой гнилью, картошкой, болотом, кладбищем. Мне легко копать. Я не очень боюсь.
Я вырыл уже большую яму. Теперь надо просто ждать. Рано или поздно в ней, как в ловушке, окажется земляная рыба. Хорошо, если попадется взрослая: она толстая, жирная. Но если малыш — тоже здорово: у них мясо нежное и не так воняет падалью. Проходит совсем немного времени, и вот — в яме барахтается здоровенная земляная рыбина! Извивается, как червяк, пищит, таращит круглые глаза. Я несколько раз бью рыбу по голове лопатой, и она утихает. Я вытаскиваю рыбу из ямы и, обхватив ее, как младенца, обеими руками, бегу домой. Я тщательно вымою ее под душем, оботру полотенцем и съем всю целиком, медленно пережевывая водянистое, дурно пахнущее мясо…
Я с трудом приоткрываю глаза: веки слиплись из-за гнойных выделений. Я по-прежнему в кресле. Наверное, спал. Сколько? Не знаю. Настенные часы остановились. Комнату заливает яркий белый свет: включены все люминесцентные лампы. За окном, кажется, темно. Я смотрю на свое тело. Оно обволакивает кресло как тряпка, сползает на пол. Я уже не чувствую своих ног. Что-то покалывает в бедрах, а ниже — ничего. Рук до локтей тоже нет. Я дергаю предплечьем левой руки, и вся она — локоть, запястье, кисть — летит вниз. Я отчетливо слышу, как костяшки пальцев глухо стукаются об пол.
Мне тяжело дышать. Словно легкие в стальных тисках. Сердце работает очень медленно, еле-еле. Я почти не ощущаю ничего. Наверное, скоро остановится. Думаю, совсем скоро. И все-таки я слишком долго умираю: можно было и быстрее. Я очень глупый, я — умирающий дурак. ]§[