[ Затишье на Кавказе? ]

На Северном Кавказе тишина. Никто больше не требует независимости. После краха ичкерийского дела любой сепаратизм представляется неуместным. Почти во всех республиках сменились президенты. Все они прошли испытание на лояльность Центру. За них поручился бывший представитель президента в ЮФО Дмитрий Козак, карьера которого идёт по нарастающей и который обладает счастливым даром сочетать качества политика и менеджера.

Пошёл на убыль так называемый ваххабизм. Хотя исламский радикализм никогда не исчезнет. Тем более что условия для его существования сохранятся, ибо сохраняется повод для социального и политического протеста.

Удались в целом парламентские выборы. Местные чиновники обеспечили Москве (и себе) необходимые «сверхпроценты», в том числе в Дагестане, прославившемся ещё в 1996 г. прозюгановским вольнодумством (тогда на первом туре за главного коммуниста проголосовало 63 %).

Поговаривают об улучшении экономической ситуации

И всё-таки, если попытаться взглянуть на ситуацию в регионе поглубже и почестнее, то станет ясно: здешняя тишина и стабильность обманчивы.

Лояльность элит Москве отнюдь не означает заведомую любовь к ним населения. Не говоря уже о тотальной коррупции, произволе силовиков, власть не любят уже потому, что она устраняется от решения бытовых проблем (тому свидетельство хотя бы недавнее отключение тепла в Дагестане). А организация ею на декабрьских выборах 100-процентной любви к «Единой России» выглядит унизительной для кавказцев даже на фоне общероссийского равнодушия.

На этом фоне 60 осетинских процентов за «ЕдРо» смотрятся достойнее, и верится в них больше, чем в прочие административные восторги. Скандал с липовыми голосами в Ингушетии тому подтверждение. Замечу, правда, что даже самое отчаянное верноподданничество при новом президентско-премьерском режиме не гарантирует того, что после мартовского «конкура» все северокавказские президенты усидят в своих креслах.

Есть свои специфические трудности и в отношениях между федеральным центром и Чечнёй. С одной стороны, между президентом РФ Путиным, его неизбежным преемником Медведевым и Рамзаном Кадыровым установлен полный контакт.

Однако чеченский вождь не отказался от идеи неординарности Чечни по сравнению с другими субъектами Федерации. Настаивая на особом положении вверенной ему республики, Кадыров претендует на невиданную доселе самостоятельность, в том числе в таком чувствительном вопросе, как контроль над двумя добываемыми в Чечне миллионами тонн нефти; его сердит присутствие при нём федералов-силовиков, которые, в свою очередь, тоже не испытывают перед ним ни пиетета, ни восторга.

Скорее всего, ничего принципиально не изменится и после прихода к власти нового президента (если, конечно, на мартовских выборах не победит Зюганов).

В то же время именно «завязанность» обоих (текущего и грядущего) российских лидеров на Кадырове делает федерально-чеченские отношения уязвимыми. Если, например, по той или иной причине Кадыров окажется не в состоянии выполнять свои функции, то ситуация в республике может измениться непредсказуемым образом и поставить в тупик уже привыкший к своему ставленнику Кремль.

Согласимся, что в целом северокавказским вождям изнутри вроде ничего и не угрожает – общество не в силах требовать что-либо от своих  правителей, и с этой точки зрения регион принципиально не отличается от остальной России. И тем не менее, если где-нибудь в «Усть-Константинополе» на выступление обманутых вкладчиков, борцов против точечной застройки и отставных майоров можно наплевать, а то и придавить их, то здесь «марш раздражённых» настораживает и даже может испугать.

В Москве уразумели, что если недовольство затянется, то рано или поздно над толпой взовьётся зелёный стяг. Тем более что протестно-политический ислам никуда не пропадал, его бережно хранят в сундуках, как берегли советское знамя молодогвардейцы.

К тому же регион, прежде всего его восточную часть (Дагестан, Чечню, в меньшей степени Ингушетию) захлестнула вторая волна «реисламизации». Эта волна отмечена сразу тремя обстоятельствами.

Во-первых, её ведущей силой является традиционный ислам; во-вторых, этот самый традиционный ислам оказался сильно политизирован; в-третьих, реисламизацию всячески поддерживает, а порой и инициирует светская власть. В Чечне и Дагестане сложился занятный симбиоз религиозной и светской власти, дополняющих друг друга на ниве инкорпорации религии в общественную и политическую жизнь.

Традиционалисты, приверженцы мюридизма всё легче находят общий язык с теми, кто долгие годы числился по ведомству «ваххабизма». И те, и другие выступают за возврат к шариату, едины в отвержении глобализации, солидарны в оценке ситуации на Ближнем востоке, в Ираке и Афганистане.

Так или иначе, но федеральная власть, её идеологи и силовые структуры попадают в щекотливое, двусмысленное положение: как реагировать на усиление религиозной идентичности, которая де-факто может соперничать с идентичностью гражданской, в отдельных случаях даже выглядеть более выигрышно?

Но, как бы то ни было, архаизация общества становится одной из причин, по которой наиболее энергичная и образованная часть молодёжи покидает родные пенаты и стремится искать лучшей доли на стороне. Я имею в виду не вызванную безработицей обычную миграцию, а утечку мозгов.

Реальные цифры этой миграции не известны. Но отток образованной, перспективной молодёжи приобретает характер регионального бедствия.

Кстати, о статистике. Именно по причине её отсутствия, то есть невозможности получить реальные цифры, чрезвычайно трудно рассуждать о состоянии местной экономики. Северокавказская статистика похожа на туркменистанскую при Сапармураде Ниязове.

...и другие опасности

Есть, однако, другие более опасные опасности. В регионе сохраняются конфликтогенные зоны и просто конфликты. Самый серьёзный из них – осетино-ингушский. Если решение этого конфликта не будет найдено, то он обострится, в него могут быть прямо или косвенно вовлечены «посторонние силы».

Чечня предлагала помощь президенту Зязикову по наведению порядка в его Ингушетии. Не так давно озвучивалась идея воссоздания Чечено-Ингушетии. Вот интересно, как тогда будут складываться отношения между этой гипотетической пост-постсоветской республикой и её соседями?

А оглядываясь вокруг Пригородного района, невольно натыкаешься взглядом на Южную Осетию, формально остающуюся частью соседнего иностранного государства Грузии.

Много существует различий между Южным и Северным Кавказом, но чем обе его части похожи, так это перманентной напряжённостью. И где гарантия, что вспышка одного конфликта напрямую или косвенно ни спровоцирует обострение другого? Любое насилие в Абхазии аукнется на Северном Кавказе, где найдётся немало желающих прийти на помощь самопровозглашённой республике (российские власти наверняка не будут чинить препятствия волонтёрам).

Если же Москва вдруг проявит мягкость в отношении Тбилиси, то может и подрастерять уважение, например, среди черкесских сограждан, симпатизирующих абхазским «братьям».

Остаётся только гадать, как отразится на Северном Кавказе возможная война в Нагорном Карабахе, которой время от времени пугают друг друга Ереван и Баку. Порой возникает чувство, что нынешняя всё же стабильность на «большом» Кавказе подвешена на 3–4 разной толщины бечёвках, и, оборвись хотя бы одна из них, с большим или меньшим интервалом могут лопнуть вслед за ней и все остальные.

Алексей Малашенко, доктор исторических наук, профессор Высшей школы экономики – специально для «Новой»

11 февраля 2008

Номер газеты